Поиски путей - Страница 29

Анну тронул пальцем в углу листа кошачий следок, заполненный тонким витым орнаментом. Надпись. Ар-Нель написал — и сам прочёл. "Впусти меня!"

А нет до бедного зверёныша никому никакого дела. Он, может, и жил в доме — средство от мышей, чтоб ничего не грызли… только про него плотно забыли, дверь закрыли и ушли. Может, вообще уехали. Вернутся — увидят окоченелый комок, примёрзший к насту… Зачем Ар-Нель нарисовал такую картинку?

Анну погладил нарисованного зверька. Какое-то колдовство в этом, верно, было. Наверное, Истинный Путь не зря порицает изображения живых существ. От таких картинок душу дёргает, как больной зуб. Если б увидать такое не на картинке — взял бы за пазуху создание Творца, погреть, а тут ведь ничего сделать нельзя. Вот так и будет бедная тварюшка всегда, пока бумага не рассыплется пылью, мёрзнуть, скрести дверь, чтобы впустили погреться — и никто во веки не впустит…

Всё-таки, что-то нечистое в Ар-Неле есть. Иначе — откуда бы он узнал, что эта баска Анну зацепит? Что напомнит о той, другой?

Та, правда, была совсем уж другая, не такая трогательная. Тощая, гладкая, почти без воротника, чёрно-рыжая, с белой полоской от кончика носа до середины лба — и с раздутым животом. Вовсе не детёныш, а вполне себе взрослая самка, вот-вот сама детёнышей принесёт.

И вся в крови — ухо полуоторвано, из шеи вырван клок шерсти, лапа перекушена — но пытается драться. Глупо ей было драться с целой стаей собак — всё равно порвали бы — но встрял мальчишка, такой же плебей, как эта баска, с палкой. Махнул через забор, пнул репьястого пса ногой, другого протянул палкой вдоль спины… Можно было бы только посмеяться, глядя, как мальчишка воюет с бродячими псами из-за облезлой зверушки — но тут в свару кинулся золотистый пёс брата Зельну. Такой был большой холёный зверь, сильный — на один укус ему какая-то уличная баска… но эта безумная тварь вцепилась ему когтями в самый нос, и Зельну закричал: "Если эта гадина ему глаза выцарапает, я с неё живьём шкуру сдеру!"

Анну до сих пор не может понять, как у того мальчишки, плебейского отродья, хватило храбрости… ему-то тоже глупо было замахиваться палкой на пса Львёнка — за такое и убить на месте могли. Зельну вполне мог, да что там мог — убил бы. Идиотский поступок… из-за баски, из-за простой баски, да ещё и облезлой, да ещё и беременной…

Баска сама полезла в руки этого мальчишки. Вскарабкалась по штанине, марая кровью — а он одной рукой прижал её к себе, а палка была у него в другой. Замахнулся на пса Зельну палкой — тот и отскочил. Может, этот несчастный плебей не успел сообразить, что пёс-то уже не бродячий? Или в пылу драки мальчишке было не до этого?

А Зельну рявкнул: "Ты, холуй! Хочешь, чтобы тебя тоже собаками затравили?", — и Нолу ухмыльнулся и сказал: "А он без платка, брат". А юный Анну смотрел на всё это с седла — и ему было очень…

Ему почему-то не хотелось, чтобы золотистый пёс Зельну сожрал баску — а старшим братьям хотелось. Ввязаться означало признать, что ты "маленький", "сопляк", "слабак" и "боишься крови". Львёнок не должен показывать слабость, не должен раскисать — какой же ты воин, если тебе поганую баску и ту жалко? Какие могут быть отношения с ничьим живым существом? Убей, убей! Ты должен убивать легко, если чего-то стоишь.

Даже золотистый пёс Зельну был не просто так, а для собачьих боёв. Зельну уже выиграл на боях новое седло с тиснёным узором, чепрак и пару метательных ножей — а те, кому принадлежали проигравшие псы, перерезали им горло. Зачем для боёв сука? Она всё равно что издохла…

И Анну знал, что Зельну поступит со своим золотистым псом так же, стоит ему повернуться перед другой собакой кверху пузом. Презирай слабость! Ненавидь! Ты же воин!

А эта баска — она себя проиграла. Это — баска-рабыня. Убить, убить!

И этот дурак-плебей, щенок, сопляк, отребье — посмел замахиваться палкой на имущество Львёнка, пусть даже и не разобрав в суматохе! Его — тоже убить, тут же, чтобы другим было неповадно — всё правильно, но Анну не хотелось, чтобы Зельну перерезал горло этому несчастному дурачку, как побеждённой собаке…

А плебей потерял платок, пока перелезал через забор — платок зацепился за сучок, там и остался висеть. И мальчишка взглянул на этот платок, как на ворота, которые могли бы закрыть его и его баску-калеку от Зельну — только вот осечка вышла…

Когда Зельну обнажил клинок, а плебей прижался к забору, Анну не выдержал — слабак и сопляк, да.

— Слушай, — сказал он делано-фатовским тоном, — оставь его мне, брат.

На него все старшие братья посмотрели. И Нолу снова ухмыльнулся и сказал: "Ах, да, Анну пришла Пора". А мальчишка с баской, у которого лицо стало жёлтым, как воск, взглянул Анну в лицо и сказал: "Лучше убей", — и глаза у него показались вдвое больше от слёз. И Анну изо всех сил захотелось отпустить его домой… или сказать что-нибудь такое, что заставит его улыбнуться.

Но на Анну смотрели старшие братья, ему надо было показать, что он уже взрослый, что он — Львёнок, что он — воин… и всё уже решилось само. Зельну спросил мальчишку, где его дом — и мальчишка показал, где дом. Безразлично уже. Отстранённо. Как рабыня или оживший мертвец.

Анну заплатил его отцу. Честно. Выгреб из карманов всё, что нашёл — на десять, может, на одиннадцать "солнышек". Старый плебей кланялся и благодарил — а на мальчишку тоже смотрел, как на мертвеца. Старик так же понял — его сына больше не будет; он только радовался, что Анну заплатил — ведь мог бы взять и так, после истории с палкой-то…

Первая — и единственная личная рабыня Анну. Вот такие дела.